Воспоминания о годах войны 90-летней жительницы села Простые Челны Новошешминского района

В этом году исполняется 80 лет со дня окончания Великой Отечественной войны. День, к которому шли через невероятные подвиги и лишения, через слезы боли и радости. С каждым днем становится все меньше живых свидетелей этих дней, уже мало осталось и тех, кто в годы войны был только ребенком. Как война запомнилась ребенку? В рубрике «Эхо военных лет» мы будем делиться воспоминаниями наших бабушек и дедушек — тех, кто войну пережил ребенком и знает об этом не понаслышке.

Войну мы встретили совсем неокрепшими.

«В семь-восемь лет мне мама давала тряпичную сумку и вела к родственнику Ильдусу, который был на два года старше меня. Вдвоем мы отправлялись в поле собирать гнилую картошку, — вспоминает Магния апа. 

— Было ужасно холодно. Были и те, кто отравились, съев оставшееся на поле зерно. Те, что собирали ранней весной, выжили, те, что собирали позже, отравлялись. Но, умерших, кажется, не было.

Приходилось туго. Только пять или шесть домов были чуть более запасливыми. Мы ели аж семнадцать видов трав. Даже подмаренник собирали, цепкий, мелкий. Если набиралось с горстку, а это за целый день, бабушка в ступе толкла. Ее вкус маслянистый, пряный. За конским щавелем шли к реке Чертушкино, до рощи. Семена щавеля смешивали с лебедой. Есть горькая лебеда, есть вкусная. Мы ее и дома выращивали, не считали сорняком, как сейчас. С девятнадцати соток собирали до двухсот ведер картофеля, росла и лебеда. Когда лебеда созревала, ее вырывали и раскладывали к стене сушить. Потом мы, дети, бегали по ней, топтали. Полученную муку клали в мешок. Туда и подмаренник, и крапиву, все клали.

Наша бабушка травницей была, из леса почти не выходила, постоянно туда ходила, 7-8 км. Нас детвору тоже с собой брала. В деревни говорили: «Бабушка Гишкеруй, пожалуйста, возьми и мою девочку». Вешали на нас мешки, туда мы собирали борщевик. У нас и сейчас в саду растет один борщевик, на память. Он вкусный, его готовят на пару, смешивают со взбитым яйцом и обваливают в муке из лебеды. Яйца, масло — это большая редкость, все уходило на заем (налог). Картофель тоже терли и клали в тесто, когда хлеб пекли. 

Для чая собирали из леса различные травы, душицу, готовили большой мешок на зиму. Туда же клали высушенную кожуру красной свеклы. Сушили и тыквенную кожуру. Выращивать красную свеклу научил Нурулла бабай (старший сын раскулаченного Гатауллы бая. Прим. автора).

Зиму проводили на конюшне, в чугуне варили их свеклу; была небольшая конюшня, где дед Нурулла сделал сплошные нары и обкладывал стену шкурами. Топить дров не хватало, много людей по две семьи зимовали в одном доме. 

— Мой отец Рахимов Хамит был героем: у него было несколько орденов, — с гордостью рассказывает мне собеседница. — Он был танкистом, награжден орденом Отечественной войны первой степени, орденом Отечественной войны второй степени. За каждый орден семья получала деньги. Затем пришли деньги за Красную Звезду. Деньги пришли, а бумаги в Казань не пришли. Мой брат Халит позже хотел восстановить документы, но надо было ехать в Москву в архив, чтобы разобраться. Брат потом заболел, так и осталось дело незавершенным.

Отца отпустили домой в день окончания войны. Дали отпуск на месяц. Из Чистополя он пришел пешком. Всю ночь шел домой, немного передохнул в селе Каргали и снова отправился в путь. Хотел дойти за ночь и посмотреть, как мы живем, не голодны ли четверо его детей. 

На следующий день отправился к Ворошилову, чтобы спасти другую бабушку (Гандалифу). Ее посадили в тюрьму за горстку ржи. Получив письмо от Ворошилова, он поехал в тюрьму и забрал ее оттуда. А месяц спустя вновь отправился на войну с Японией. 

Это был сорок второй год. Отправляясь на войну, отец что-то написал на бревне дома. Одной рукой писал, на другой держал меня. Я спросила: «Папа, что ты пишешь?». «Вот пойдешь в школу, научишься писать, читать и напишешь мне письмо, в котором скажешь, вот что ты написал на бревне». А там было написано: Рахимов Хамит ушел на войну в первый день войны«.

Когда я училась во втором классе написала письмо отцу: «Папа, мы, наверно, умрем с голоду. Потому что нам нечего есть. Мы собрали семнадцать видов трав, и их уже не осталось».

Отец увез на войну свою гармошку. Мое письмо ему отдали не просто так, он сыграл на гармошке и пританцовывал, как положено. Затем прочитал письмо. Когда дочитал, достал из кармана партбилет и бросил его на землю. «Моя семья умирает, я не пойду в бой». Задержали и отправили отца на гауптвахту. Сообщение отправили в Чистополь. В военкомате сказали, что «такое письмо не может написать второклассница, написала жена, арестуйте ее». Сначала с письмом пошли в школу, чтобы проверить, кто его написал. Приходят к дедушке (он работал в школе), дедушка плачет, подтверждает, что это я написала. Отца после этого выпустили с гауптвахты и отправили на фронт. Многодетным семьям героев полагался паек. Здесь теперь начали выяснять, почему паек не был выдан. Выяснили, кто не выдавал. 

После этого к нам еще приехали три милиционера. Говорят, забираем двоих детей в детдом. Говорят, что детей героев воспитывают в одном детдоме. И меня, и Халита хотят увезти. Мы вешаемся на маму и плачем. Мама обняла нас и говорит: «Умру, но детей не отдам». Халит абый, найдя в трещине зернышко, плачет: «Мама, кушать просить не буду, не отдавай меня, мама, кушать не буду просить». На глазах у милиционеров тоже появились слезы, они повернулись и ушли. На следующий же день прибыл паек. 

Малолетками пришлось запрячься за упряжку. Мне было восемь лет, моему брату Халиту — пять, помню, поехали собирать хворост на маленькой тележке («Уфаллла», дословно «Боже мой»). Возле кладбища с проволочного моста никак не могли сдвинуть ее. И хвороста-то набрали чуть-чуть, сама тележка для нас тяжелая. «Брат, — говорю, — ну толкай, пожалуйста!». «Апа, я и толкаю, она же не едет», — плачет брат. Мы были тогда совсем еще неокрепшие. 

Мама умерла в возрасте сорока пяти лет в конце 1956 года. В войну она был конюхом. Летом их пасли на лугу, даже ночью их там охраняли. Иногда лошадей приходилось поднимать на ноги силой, они были такими тощими, изможденными. Убитых лошадей тоже охраняли, так как на мясо могли утащить, а маме нужно было сдавать их целиком, когда ветврачи приедут. Одна женщина пришла из соседней деревни, плакала, говорила: «Дети остались лежать, пожалуйста, отрежь немного мяса». Пожалела ее мама: палками приподняли дохлую лошадь и отрезали от нее кусочек мяса. Чертушкинцы, кажется, особенно голодали.

Вспоминала Магния апа, как с ног ее мамы снимали примерзшие лапти, они были совсем заледенелыми: зажигали лучину и когда лед в лаптях немного растаял, тихонько сняли. А еще рассказывала, как по вечерам несколько женщин заходили к ним и плели лапти. Чтобы не замерзнуть, печь топили соломой, а мы задыхались от дыма. Вот такие были времена...", — говорила бабушка Магния. 

Уважаемые читатели! Просим и вас поделиться воспоминаниями своих родных, возможно, уже из семейного архива, материалами, сохранившимися в сельских музеях. Пусть эти воспоминания будут молитвой всем, кто приближал победу, предупреждением будущим поколениям.