Последний бой

Апрельское солнце 1945 года радовало фронтовиков. Еще бы! Ведь мы находились на одерском плацдарме в семидесяти километрах от Берлина. Было очевидно, что дни фашистской армии сочтены.

Наверное, маршалу Жукову и его соратникам целиком виделась вся берлинская операция с ее сокрушающими огненными стрелами, нацеленными на Берлин, но мы, рядовые исполнители полководческого замысла, наблюдали перед собой узкую полосу притихшего переднего края, да суровые лица тех, кто был рядом.

На рассвете 16 апреля загрохотала приодерская низина. Свыше 42 тысяч советских орудий и минометов обрушили на Зееловские высоты смертоносный огонь. Ясное утреннее небо затянулось густым дымом. Восходящее, но невидимое солнце окрасило его в кроваво-красный цвет. Над нашими головами рокотали армады советских бомбардировщиков. Стоял такой оглушающий грохот, что команды передавались от бойца к бойцу криком у самого уха. Невиданный, величественный бой! Мы гордились сокрушающей мощью нашей боевой техники. Это была расплата за 1941 год.

Как только на переднем крае были включены прожекторы, направленные на вражескую оборону, гвардейцы-пехотинцы со знаменем поднялись в атаку. Уцелевшие фашистские пулеметчики, оглушенные разрывами и ослепленные ярким светом, стреляли наугад. Из глубины вражеской обороны ударила артиллерия. Враг оказывал яростное сопротивление. Весь день грохотали пушки и лилась кровь... К вечеру наша пехота смогла продвинуться вперед только на 200-300 метров. Потери были огромные. Еще два дня и две ночи потребовалось для того, чтобы столкнуть врага с Зееловских высот. Десятки тысяч наших солдат и офицеров погибли на их склонах.

Фашисты стали отходить к Мариендорфу. Горели города и села, горели леса. На обочинах дорог «замерзли» закопченные «Пантеры» и «Фердинанды». Зарево пожарищ полыхало целую неделю. 

26 апреля наши пушки уже били прямой наводкой по огневым точкам на берегу реки Шпрее, протекающей через Берлин. По мутной воде плыли трупы, обломки досок, мусор. Улицы похожи на овраги: только в середине угадывалась узенькая полоска асфальта, а слева и справа от нее горы битого кирпича, стекла, ржавого металла. Из окон уцелевших домов и подвалов немецкие автоматчики вели яростный огонь по нашим бойцам. От разрыва фауст-патрона погибли мои товарищи Андижанов и Коновалов. Был убит от командир огневого взвода, лейтенант М. Р. Анисимов, тихий и интеллигентный человек, совсем не похожий на военного. Он нежно любил своих дочек-близнецов, фотографию которых часто показывал нам в редкие минуты тишины. Осколком мины был сражен и наш комбат капитан П. С. Крикун. С ним мы начали боевой от самого Ленинграда. Это была тяжелая утрата.

На одной из улиц путь нашей пехоте преградил сильный огонь из пулеметов и фауст-патронов. Фашисты засели на верхнем этаже поврежденного трехэтажного дома. Наша батарея находилась на соседней улице и не могла вести прицельный огонь по этому дому. Как раз к мосту через реку Шпрее подошла батарея «Катюш». Лейтенант Н. И. Туканов, заменивший нашего убитого комбата, указал командиру реактивных минометов на злополучный дом, изрыгающий смерть. «Катюша» дала залп по нижнему этажу... Надо было видеть, как огненный смерч поднял трехэтажный дом в воздух. Затем дом разломился на части и исчез в клубах оранжевой пыли. Мы крикнули «ура!» и перебежали по мосту на левый берег Шпрее. Завязался бой на Вильгельмштрассе.

29 апреля гвардейцы-пехотинцы из батареи капитана Неустроева прорвались к рейхстагу — огромному серому зданию, изрешеченному пулями и осколками. Наш взвод управления занял позицию у Брандербургских ворот. Мы видели, как по ребру купола рейхстага карабкались два советских бойца со знаменем в руках. Имена героев Егорова и Кантария нам стали известны только вечером. 

1 мая мы с большим интересом рассматривали рейхстаг. В зале заседаний за трибуной возвышалась бронзовая статуя орла со свастикой в когтях. С этой трибуны бесноватый фюрер произносил свои бредовые речи. На полу перед трибуной среди трупов эсэсовцев в черных мундирах горели документы... Дым и смрад поднимался под купол, над которым развевалось наше победное знамя. Нам тогда казалось, что оно видно всему миру.

Уличные бои в Берлине продолжались первого и второго мая. Остатки берлинского гарнизона отчаянно сопротивлялись. Когда наша пехота ворвалась на одну из станций метро, фашисты затопили его водой, не жалея немецких детей и женщин, спасавшихся от смерти под землей. Наши солдаты в просоленных гимнастерках превратились из бойцов в спасателей. 

Утром третьего мая мы обратили внимание на зловеще приземистое здание, огражденное стеной с колючей проволокой. Через брешь в стене проникли на огромный бетонированный двор. Вдоль стены лежали сотни трупов в гражданской одежде. Все они были в наручниках. Головы прострелены, по-видимому, в упор. Двор имел уклон и кровь на бетонном полу у стены образовала страшную лужу, уже подсохшую по краям. Что это за люди? С кем так зверски расправились фашисты? Только после стало известно, что мы побывали во дворе знаменитой Моабитской тюрьмы, где в 1944 году гестаповцами был убит вождь германских антифашистов Эрнст Тельман. Тогда весь мир не знал еще об одном узнике Моабита — Мусе Джалиле, имя которого теперь известно всем людям доброй воли.

Шестого мая шальная пуля сразила связиста Ваню Малашкина. Это было до слез обидная потеря в нашем взводе. Ваню мы схоронили на берегу Шпрее. А письма на его имя долго шли из далекого сибирского городка Ачинска и родители тревожно спрашивали: «Ваня, почему не отвечаешь? Уж не ранен ли?» Им не хотелось поверить в чудовищную весть, что их заботливый и чуткий сын мог погибнуть за несколько часов до конца войны.

Седьмого мая наша часть была отведена в предместье Берлина, и там мы с невыразимой радостью узнали об окончании войны. Мы стреляли из автоматов в голубое майское небо, обнимали друг друга, мы окончательно поверили, что нам выпало счастье жить в этом прекрасном, солнечном мире и свято помнить о тех, кто не дожил до Великой Победы.

Из архива «ШН» за 1985 год.

На фото рейхстаг в мае 1945 года. Фото А. Иванова.